Грифелем карандаша. …и тысячей стёртых набросков - Марина Богуславская

– Мы назовём её Аврора, Мария, и Солнце будет обрывать для неё свои улыбки.

Глупая улыбка на чуть смуглом лице не трогает её слишком – остаётся кофейной гущей где-то глубоко в душе, словно гадкий осадок дешёвого покупного напитка. Она верит его чувствам, никак не улыбке – ищет отблески правды в глазах, нити лжи в голосе.

Мария же та, кто поклялся быть с ним до конца дней – у неё доброе сердце и понимающий взгляд. А ещё глаза древней семьи, смотрящие в его беззастенчиво грязную душу. Душу, которую он очернил однажды и навсегда любовью к замужней и недоступной женщине, радостью в объятия друга, отстранённостью в прикосновениях к жене. Мария видит – знает, понимает и прощает.

– Конечно…

Она улыбается и поглаживает ладонью уже большой живот, от которого ломит спину и сердце гулкими ударами отдаёт в висках – она чувствует, знает, как близки её роды, и уже почти видит свою милую розовощёкую дочь, которую ей предстоит укачивать долгими-долгими вечерами. Мягкая ткань приятно касается ладоней, и она засыпает на диване в гостиной, ожидая забывшегося за работой Андре – ей не снятся сны, и только крошечный ребёнок толкается под её ладонями.

Осталась всевидящей

Каким выглядит мир для слепого человека? Алиссия не знала, пока однажды не ослепла – от ненависти, любви или ещё чего. Просто однажды проснулась, и увидела перед собой лишь смутные очертания образов – размытые обрывки привычного мира. Отец нервно вздохнул, вызывая лекаря, сестра заплакала, старейшины – засмеялись. Алиссия была безучастно слабой девушкой, не способной повлиять на судьбу великого рода. Да и что у неё было – горсть ярких цветочных бутонов и хрупкая женская сила. Этого оказалось недостаточно – она пала перед болезнью, семейным проклятием и тихим горестным «Прости, Алиссия, но Томас выбрал меня» от Лавон. Солнечной принцессе этого хватило, чтобы понять – мир уже не улыбается ей, и в глубине тишины слышим молчаливый звон.

Это случилось в конце слишком тёплого января, когда снег перед особняком непривычно растаял – дни стали тёмными, как и ночи, когда глаза двадцатилетней Алиссии утратили свой свет. На ощупь она нашла оставленное рядом с кроватью покрывало, неловко накинув его на тонкое продрогшее тело, спотыкаясь вышла в коридор и упала – кто-то помог ей подняться, держа за плечи сильными холодными руками, и она едва заметно улыбнулась – спасена ведь.

Ещё вчера она сидела в кафе недалеко от Академии, отогревая холодные ладони горячим чаем, и мечтала, какой будет её жизнь, пока за окном неспешно падал снег – в жёлтых оттенках мир касался её и согревал, оставляя послевкусие забытого уюта. Лавон зашла внутрь с морозным сквозняком и едва различимым звоном колокольчиков, пряча покрасневшее лицо в ладони – растерянная отчего-то и живая, она села за столик Алиссии, оставляя красную куртку на спинке стула, и улыбнулась, растягивая накрашенные губы в подобии приветствия. Девушка дёрнулась, когда бледные холодные ладони с силой сжали ей руку, и внимательно-искрящийся взгляд, казалось, сжёг её на месте. Она шептала надрывно и как-то слишком победно о том, что счастлива, прежде чем – вперемешку с ломкими извинениями – сказать слишком громкое, горькое и до отвращения картинное «Он выбрал меня… Томас предпочёл меня…».

Конец ознакомительного фрагмента.